Валерий Борисович Агафонов

Вечер памяти В. Агафонова

4 сентября 1989 года

Пурцеладзе А. А.:Мы принадлежим к народу, который постоянно опаздывает. Опоздали мы и с этим вечером. Вы только представьте, какое счастье испытал бы Валерочка Агафонов, если бы такой зал собрался при нем.

Вот уже пять лет мы живем без него. За эти пять лет очень многое изменилось вокруг нас и в нас самих. Когда Валеру записывали для маленькой передачи на телевидении, редактор и режиссер возмутились: «Зачем? Кого вы популяризируете? Он поет романсы». И смыли пленку. А теперь вот, то меня снимали, и я что-то лепетала о том, какой Валера прекрасный исполнитель и как важен и нужен для нашей культуры русский романс, то «Пятое колесо» (дай бог ему здоровья!) включило один сюжет об Агафонове, готовит другой. И все спрашивают: «А он-то где? Почему вы его не сняли вовремя?»

За эти пять лет выяснилось, что русский романс живет и продолжает быть необходимым. Настолько необходимым, что его поют даже Эдуард Хиль и Мария Пахоменко. А второго Агафонова нет и, скажу я вам, не будет, потому что великий талант неповторим.

Просто удивительно, что сейчас русский романс подлинностью чувств, искренностью и непосредственностью завоевывает себе новых поклонников разных возрастов, к моему счастью и радости, совсем молодого возраста тоже. Это происходит во всем мире, не только у нас.

Многое сейчас делается для популяризации романса, для того, чтобы в нем не было той дешевизны, которую в него вносят негодные исполнители. Каждый из них, может быть, хорош в своем роде, когда исполняет то, что ему ссудил Бог. Но для того, чтобы в романсе не было пошлости он должен быть исполнен так, как это делал Валера Агафонов. Не только голос должен быть – не скажу божественным, как у Валеры, это так редко бывает, – ну, хорошим. Не только музыкальность должна быть такой абсолютной, какая была у Валеры, или хотя бы приближаться к этому. Романс должен исполняться сердцем, душой. Этому нельзя научить ни в одном учебном заведении.

Пять лет назад по дороге на концерт сердце Валеры Агафонова перестало биться. И сегодня здесь собрались люди, которые любили его при жизни, дружили с ним, ценили его. Здесь собрались и те, кто узнал его позже, когда можно было только услышать его голос.

Сегодняшний вечер, по-моему, очень правильный. Он составлен так, чтоб было меньше разговоров, но больше музыки и пения. Потому что среди друзей Валеры, романсы которых он знал, любил и пел, есть очень талантливые люди, которые продолжают его дело. Продолжают писать в традициях русского романса. Сегодня мы с вами их услышим. Услышим записи самого Валеры. Я встречусь с вами еще раз после того, как споют друзья Валеры и скажу, где мы встречаемся завтра, чтобы поехать на кладбище. А сейчас, Боря, я прошу тебя выйти сюда. Я передаю слово Борису Алмазову. Это тоже мой бывший студент – писатель Борис Алмазов. Он еще, кроме того, и поет. У тебя горло в порядке?

Алмазов Б.: Я петь не буду. Я сегодня буду рассказывать.

Пурцеладзе А. А.: Борис узнал и полюбил Валеру тогда же, когда его узнала и полюбила я.

Алмазов Б.: Нет, раньше!

Пурцеладзе А. А.: Ну, да!

Алмазов Б.: Да!

Пурцеладзе А. А.:Ну, тогда совсем интересно. Давайте послушаем Бориса Алмазова.

Алмазов Б.: Валера был веселый человек. И никуда он не опоздал, потому что «опоздал» – это когда ничего не осталось. А он все равно живет.

Это звучит совершенно фантастически, но я знал Агафонова, когда еще никакого Агафонова не было. А был тощий рыжий человек. Выражением глаз и иногда лица он страшно напоминал… Помните, в «Белоснежке» был седьмой гном? Вот такой потрясающий человек был. Я таких людей больше никогда не встречал. Я никогда не встречал людей, так глобально одаренных! Фантастически одаренных.

Мы встретились в 1961 году. Тогда в театральном институте, в аудитории № 5 собралась замечательная команда. Нас было пятеро. Коля Буравкин – потрясающий человек, менеджер-администратор. Единственный человек, который не стал, так скажем, человеком творческим. Уфлянд, стихи которого недавно по телевизору читал Бродский. Уфлянд в любую погоду ходил в голубом пальто, был пострижен, – челочка у него была. Он только что вернулся из пограничных войск и пел песню «Тумбалеле олала». Третьим был нынешний главный художник издательства «Искусство» Лева Миллер. Потом я, грешный. И Валера. Валера был радистом, и все мы были вот такой рабочей силой на сцене.

Немного раньше, году в 60-м, в институте появился человек, с чьих рук Валера стал гитаристом. Человека этого следует вспомнить, потому что более святых людей в служении искусству я не встречал.

Алексей Иванович Моторин. Когда-то он был морским офицером, потом играл в духовом оркестре. Потом, уже пожилым, выучился играть на гитаре, и совершенно бескорыстно учил играть на гитаре нас. Он сам был учеником великого русского гитариста Исакова. У него есть племянник, нынешняя, как мне кажется, восходящая звезда – Петя Моторин.

Что меня всегда поражало в Валере. Было такое ощущение, что он все уже умел раньше, но не то чтобы забыл, а просто как-то замотался, и ему было не до этого. А потом взял в руки гитару, и просто стал дальше на ней играть. Я-то еще учился, а он уже играл.

Однажды я испытал шоковое состояние, когда он подошел к роялю и начал играть «Лунную сонату». Ну, купить-то он мог совершенно запросто! Глядел своими огромными голубыми глазами, не мигая, и говорил все что угодно, а я очень легко покупался. Но тогда, я думаю, он не обманул. Он сказал, что «вчера подобрал «Лунную сонату». На фортепиано, на котором он никогда не играл раньше.

Он все так делал. Причем, что было интересно. Ну, то, что он был немного старше нас, – это было незаметно. Но к нему было совершенно другое отношение. Вот он, кстати, всегда опаздывал на спектакли. Но в самый последний момент, когда уже все «кипели», он приходил и замечательно работал. Но к нему (он был радистом, звуковиком) очень интересно относились несколько человек, которые паяли всякие проводки и не выходили на сцену. Они его очень ценили, потому что он, оказывается, это умел. И делал это здорово.

А еще, опять таки, что меня совершенно потрясало, прослушав две репетиции, он помнил весь спектакль наизусть. То есть, актеры все еще ходят с тетрадками, а он уже все помнит. Причем помнит со всеми интонациями, с которыми говорили, со всеми ошибками, и с пародиями на каждого актера. То есть, сидеть рядом с ним, когда он нашептывал спектакль, было тройным удовольствием.

Я помню, когда мы с ним оказались за кулисами Александринки. В спектакле «Живой труп», держась за кулису, не совсем твердо на сцену выходит Николай Симонов. А в соседней кулисе стоит Валера Агафонов и симоновским голосом говорит: «А тут еще Маша. Она беременна». Симонов, конечно… Представляете, – собственный голос из кулис! Голоса Валера имитировал потрясающе, у него был необыкновенный слух!

И вот, когда я стал взрослым, толстым и седым, я понял, что все это была репетиция. Понимаете, такое это было время. До этого непрерывно пел хор Пятницкого по радио, и казалось, что «горят костры далекие», а «луна в реке купается», а дальше уже просто нечего сказать. Только что полетел Гагарин, везде грохочет Пахмутова, а у человека душа лежит к романсу. А романс – это особое состояние. Это не музыка, это особое состояние.

Вот я так боялся, что Александра Александровна скажет фразу, которую я вчера придумал. Романс надо выстрадать. Его нельзя петь с бухты барахты. Так можно петь передовицу «Правды», и то сейчас уже сложно. Выйти с веселыми глазами, спеть. А романс надо выстрадать. И тогда самые невероятные словосочетания – «рояль был весь раскрыт» – никому не режут слух. Но для этого нужно подняться над повседневностью. Либо быть человеком с Олимпа (а таких у нас нет).

И вот теперь я понимаю, что все странности Валеры, все неудобства, которые он доставлял своим близким, – это было выламывание из обыденности. Оно ему очень дорого стоило самому. Когда тебя вот так раздирают талант и невозможность сказать то, что в тебе кипит. И слова эти есть, но нужен стиль, нужно найти интонацию. А потом, понимаете, как… Я даже не знаю, с чем сравнить. Это как встать в очередь за кефиром в балетной пачке. Это необычно! Тебя не поймут! Вот нужно как-то встать на катурны. Это очень сложно и очень мучительно. Поэтому Валера мог замучить.

Я помню, как он меня дразнил. В конце дня я уже гонялся за ним с молотком. А дразнил он меня одной фразой. У меня в ту пору пошла борода. Это было такое состояние, когда цыпленок теряет пух, перьев еще нет, но лезут «дудки». Вот я ходил весь в «дудках», очень торжественно, с идеей, что староверы не бреются никогда. И хоть я не имею к ним никакого отношения, но это грело.

Валера высовывался из всех углов и говорил: «У бар бороды не бывает. Усы!» Когда это было сказано в двухсотый раз, мне захотелось лечь и тихо умереть. Причем говорил он с разными интонациями – интонациями Грибова, интонациями Черкасова, интонациями Симонова. Из каждой кулисы. И уже казалось, что его много, что он везде. И везде эти: «У бар бороды не бывает. Усы!»

Я заставал его за внутренней работой. Я тогда не понимал, что это такое. У нас в театральном институте была арка, закрытая воротами, где он часто сидел один, ставил себе голос. Я сначала подумал, что ему плохо. Уткнувшись лбом в стену, он «раздышивался» и говорил это знаменитое «обо-обаб-оубиб» и так далее. Причем, как только он меня увидел, – сразу все кончилось. А школа была! Школу он нарабатывал сам.

У него был учитель. Только он о нем никому не рассказывал. А учителем был Яхонтов. Валера слушал его на пленке по нескольку часов. Он знал на память «Маленькие трагедии», которые читал Яхонтов, и повторял их слово в слово. Потом Валера начал ваять свой образ. Тогда он еще не совпадал с его сущностью, это была маска. Он так выпячивал губу и говорил: «Мы артисты!». И при этом такие бесы в глазах плясали. Ему нужна была маска такого богемного человека, которым он, в общем-то, не был.

Когда пять молодых людей, пять отчаянных дарований, пять будущих классиков толкутся целыми днями на узком пространстве, то к вечеру они друг от друга устают. Устают от этих актеров. Кроме того, в институте было много людей, которые не состоялись. Очень много ребят, которые не поступили, но считали себя большими артистами. Там у нас был один человек, я не помню, как его звали, но я дал ему кличку Камуфляж. Он постоянно изображал гениального артиста, и совершенно уже забыл, какой он на самом деле. Он ходил и говорил: «Надо быть железным! Надо быть из металла!» Устоять во всем этом, не сорваться, было очень сложно. Вот тут и нужен был талант.

Как поднять слушателя на ту высоту, когда у тебя сердце трепещет? Как этим заразить всех? Кроме того, что необходимо какое-то невероятное внутренне усилие, нужно еще иметь смелость, нужно суметь ее наработать. Вот это Валера заслужил страданиями. Потому что жизнь-то была, в общем, трудная. Да какая у нас могла быть жизнь? Какая могла быть жизнь у мальчика войны?

У меня есть пленка 1961 года, где мы все сфотографированы во дворе этого самого театрального института. Там видно, во что мы все были одеты. Самую первую гитару мне подарил Валера, потому что у меня не было денег ее купить, а гитара была нужна для занятий. Он тогда сказал: «О! У меня как раз где-то лежит одна». Через его руки тогда проходили вещи безумной ценности. Я помню, как у него в руках была кинокамера, которую ему дали поносить, поснимать. Или подарили. Вообще он жил такой немного непонятной для меня жизнью. Я-то человек, ведущий себя под шпоры, а он вдруг исчезал, вдруг появлялся. Были какие-то знакомые.

Ну, подарил гитару и подарил. Я был ему очень благодарен, но я никогда не слышал, как он поет. И вдруг этот момент наступил. Помню, он достал первые нейлоновые струны, играл на них все время, старался. Потом сказал: «Смотрите, какой звук!» Какой был звук у струн, я не помню, но я вдруг услышал необыкновенный голос. Человек, которого ты знал, с которым ругался, спорил, вдруг стал совершенно другим. Ведь у него менялось лицо, когда он пел. Совсем! Пело то, что было внутри него. Пел ангел, который пришел к людям. Как можно было на таком накале жить долго, вот так создавая романсы, в совершенно враждебной среде? Я этого понять не могу, но я знаю, чем за это приходится платить.

Я думаю, что чем дальше мы уходим от Валеры – нашего товарища, тем больше нам виден этот огромный художник, и та роль, которую он сыграл в развитии русской национальной культуры.

На этом я заканчиваю свое выступление, но хочу сказать еще одно. Мне предложено рассказать два эпизода из другой жизни Валеры.

Я говорю сейчас по поручению Людмилы Евгеньевны, которая была, боюсь соврать, 37 лет директором ресторана «Астория». Представляете, какая публика ходила в «Асторию», когда туда пришел Валера. Он пришел с нелепым предложением петь под гитару. Людмила Евгеньевна, которая долго работала в ресторане, от всего от этого уже устала. И поэтому, естественно, сказала: «Хотите петь? Пойте!» На что услышала: «Как, прямо в кабинете? Может, я на сцену выйду?» «Нет, пойте здесь». И он стал петь. Как сказала Людмила Евгеньевна, «я опомнилась только через час». Когда Валере было сказано, что за работу он будет получать 130 рублей, он ахнул: «Батюшки! Я же думал рублей 70». То есть для него это был такой невероятный потолок.

Вторая история тоже замечательна. Валера был свидетелем по делу, о человеке, который совершил какое-то преступление. Скорее всего, он был валютчиком. Дело слушалось в городском суде. Поскольку этот человек часто посещал валютный бар, то Валера был привлечен как свидетель. Есть такое обидное слово, которым путаны, интердевочки называют советских мужчин – «совок». Так вот «совки» не имеют права ходить в валютные бары, а этот человек ходил. Когда Валеру вызвали в качестве свидетеля, он сказал: «Я не вижу ничего странного в том, что он ходил в валютный бар. Понимаете, он ведь ходил меня слушать». На что судья сказал: «А кто вы такой? И что тут слушать?» «Я пою старинные романсы. Хотите, я вам спою?»

А дальше… Понимаете, Россия – страна чудес. Никогда не знаешь, что произойдет в следующий момент. Валера достал гитару и пел в зале суда сорок минут. Причем, я думаю, что можно было бы и дольше, просто дело требовало кого-то посадить. Сажать надо, а он тут поет. И лучше бы, конечно, слушать, чем сажать. А все уже забыли за что, кого… Вот это состояние, это величие. Я не боюсь этого слова, сейчас уже не опасно говорить высокие слова. А потом, жизнь Валеры была так трудна, что ни один комплимент он в серьез не принимал.

Вот я моложе Валеры, а живу, рассказываю о нем. Чувство вины, оно есть, и пусть оно в нас будет. Это чувство делает нас чище. Но гению никто не может помочь! У него идет внутренняя работа. Я всегда своим студентам, которых учу вот уже 20 лет, рассказываю историю, как однажды Ван Гога досыта накормили. В следующий раз он прибежал с кулаками к тем, кто его накормил и с ужасом сказал: «Что вы наделали?! Я перестал видеть желтый!»

Художник сам по себе инструмент. Валера себя ковал ценой каких-то странных обстоятельств, каких-то внутренних усилий. И он выковал себя, как поющий музыкальный инструмент. Удивительный!

Теперь, понимаете, какая штука – подражателей будет очень много. Но никто не будет таким, как он. Наше счастье, что мы его знали поющим. И наше счастье, что остался его голос. Это – сотая доля того, что было, но этого хватит не на одно поколение. Спасибо.

Крыжановский М.: Приглашаю на сцену научного сотрудника театрального института Наталью Ильиничну Вайнберг.

Вайнберг Н.И.: Я научный сотрудник не театрального института, а театрально музея. Я должна сказать, что, к сожалению, мало знала, Валерия Агафонова, не была его близким другом. Я познакомилась с Валерием в последний год его жизни, хотя наши пути могли пересечься и раньше, ибо круг общения Валерия был очень широк, и среди его друзей были мои близкие друзья – художники, музыканты. Но так случилось, что в январе 1984 года я обратилась к Валерию с просьбой выступить в нашем музее. И сразу же стала рассказывать о специфике музейной работы, о том, что мы нищая организация, что оплатить это выступление мы не сможем. Валерий остановил мой монолог и сказал: «О чем вы говорите?! О какой оплате может идти речь?! Выступать в вашем музее для меня большая честь». Вы знаете, я по роду своей работы обращаюсь к знаменитым, благополучным актерам, но за последние пять лет так мне ответил только Валерий Агафонов.

Когда я его увидела, меня в нем все как-то приятно поразило. Это был человек из другого времени. Начало концерта было в шесть часов, – он пришел в четыре. В белоснежной манишке с кружевами, в чем-то таком старинном, кажется во фраке. И я сразу попала под обаяние его личности.

Концерт прошел очень интересно. Мы его записывали, но, запись получилась не удачной, – аппаратура у нас тоже нищенская. Мы с Валерием задумали сделать абонементный цикл русского романса. Я должна была рассказывать о романсе, о композиторах, а он петь. Мы были очень увлечены этой идеей, уже были напечатаны программы абонементов. Но жизнь Валерия оборвалась…

По просьбе публики (считаю это своим долгом), я приготовила в музее лекцию-концерт звукозаписи «Творчество Валерия Агафонова». Я прочла эту лекцию в музее около 100 раз. Часто у нас была Мария Леонидовна – мама Валерия Агафонова. Были его родственники, сестра, вдова Татьяна Агафонова. Когда они приходили, все освещалось особым светом. И я поняла по этим встречам, что люди разных возрастов, разных профессий, разных социальных групп знали, любили и были покорены творчеством Валерия Агафонова.

В чем же его феномен? Как природный талант, это явление совершенно уникальное. Эти слова когда-то сказал Островский о Пелагее Стрепетовой. Я могу их только повторить и еще раз убедиться, как подходят они Валерию Агафонову. Мне рассказывал Дмитрий Тосенко (не знаю, здесь ли он) – музыкант, профессионал высочайшего класса, гобоист, много игравший в симфонических оркестрах и Мравинского, и Кировского театра. Он немного занимался с Валерием Агафоновым и говорил, что степень его природной одаренности просто удивительна. А я хотела бы подчеркнуть, что не только степень одаренности, но и широта его таланта.

Это был человек и певец высочайшей культуры, артистизма. Он владел стилистическим перевоплощением. Он прекрасно знал музыкальную литературу. Репертуар его был очень широк. И богатство красок, и тончайшая интонационная филигрань, и глубочайшее осмысление романса, предельное проникновение в его суть.

Феномен был, может быть и в том, что в судьбе Валерия Агафонова отразилась судьба поколения людей, переживших страшные годы ленинградской блокады, трудно переживших послевоенную безотцовщину. Жизнь в большой коммунальной квартире, поиски себя, а потом конфликты и столкновения – может быть, отсюда срывы Валерия Агафонова и уход в какой-то винный угар. Столкновение с жизнью, где ценится не талант, не масштаб творческой личности, а количество дипломов, званий, степеней, происходит подмена человеческой ценности. И, может быть, поэтому в творчестве Валерия Агафонова так пронзительно звучала тема несостоявшихся судеб, разбитых иллюзий, неосуществленных мечтаний. Потому что это, действительно, как сказал Боря, выстрадано самим Валерием Агафоновым. И русский романс давал тут богатейший материал для самовыражения.

Мне приятно участвовать сегодня в этом вечере, и я хотела бы сказать слова благодарности его организатору Михаилу Крыжановскому – энтузиасту, большому собирателю. Именно ему мы обязаны сохранившимися записями, вышедшими пластинками многих замечательных представителей нашей отечественной культуры.

Мне приятно, что я принимаю участие в этом вечере вслед за А. А. Пурцеладзе, нашей любимой преподавательницей института. Кстати говоря, она была одним из немногих людей, которые не опаздывали и не опаздывают сейчас.

Мы были с Борисом Алмазовым однокурсниками, и сейчас я вспомнила, как Александра Александровна пригласила на наш курс Иосифа Бродского. Это было в 1962 году. Она тогда уже, значительно раньше всех нас, поняла, какое это было уникальное явление. Это были годы жесточайших гонений и трудных дней Иосифа Бродского. Так что, Александра Александровна, примите запоздалое спасибо 25-летней давности.

Мне хочется сказать еще о том, что записям Валерия Агафонова, мне кажется, предстоит долгая жизнь. Потому что Валерий Агафонов был большим провидцем. Он обратился к общечеловеческим ценностям, а не к сиюминутным шлягерам. Он обратился к части нашей духовной культуры, к русскому романсу. И может быть, сейчас нас так волнуют эти романсы, эти записи, потому что мы переживаем трудный момент. Происходит ломка общественного устройства. Происходит раскрепощение. Именно в это время наши человеческие души в поисках какого-то идеала обращаются к немеркнущим вечным ценностям, чем и является русский романс, во многом возвращенный и подаренный Валерием Агафоновым. Вот все, что я хотела сказать.

Крыжановский М.: Я приглашаю Юрия Борисова – поэта и композитора.

Борисов Ю.: Здравствуйте, друзья. Я хочу сказать несколько слов о том, как мы с Валерой познакомились. Это был 1958 год. Ремесленное училище № 63, «Академия», как мы его тогда называли. Валера учился на фрезеровщика, а я на слесаря. Но фрезеровщика из него не получилось, а из меня не получилось слесаря. Потом, когда Валера начал заниматься на гитаре, увлекся романсами, он все время прибегал к моей помощи, потому что я был немножко сильнее в музыкальной грамоте.

И вот однажды, когда он приехал ко мне из Вильнюса с целым чемоданом нот старинных романсов, началось такое серьезное сотрудничество. Мы перебрали с ним эти романсы, – какие петь, какие не петь. А его в то время очень тянуло к классике, очень хотелось спеть Даргомыжского, Глинку, Чайковского. Я ему говорю: «Валера! Ты не так все делаешь! Твой конек – именно бытовой романс». «Да ну, – говорит. – Это бытовщина». А я говорю: «Да ты ничего не понимаешь! Ты же сразу в яблочко попадешь! Почему тебе этого мало?»

Ну, ладно, я сейчас спою две песни. Меня не было, когда Валера умер…

«На смерть Валерия Агафонова»

 

«Встреча с другом»

Спасибо. А сейчас я ничего петь не буду, потому что у меня вокальные данные ограничены. Я просто хочу сыграть пьесу, которую Валера очень любил, много над ней работал. Эта пьеса вошла в его репертуар. Ну, как вошла? Он каждый день начинал занятия с этой пьесы.

Юрий Борисов исполняет инструментальную пьесу Франсиско Таррега "Воспоминание об Альгамбре".

Спасибо.

Крыжановский М.: Я приглашаю на сцену ленинградского поэта Владимира Ханана.

Ханан В.: После выступления Юры Борисова появился соблазн начать с перечисления того, что из меня не получилось. Но я понимаю, что всем нужно успеть в метро и так далее… Поэтому я сразу перейду к теме.

Я познакомился с Агафоновым году в 72-м, в Вильнюсе, где его очень хорошо знали, любили. И вообще, Агафонов в Вильнюсе был тогда живой легендой. Познакомились мы в компании. После каких-то обычных вещей Валерий взял гитару и стал петь. И я понял, что то чувство, которое я испытываю, слушая его, – это не удовольствие, не наслаждение. Это счастье. Поэтому я, конечно, вспоминаю его с чувством благодарности и ностальгии.

Когда после его смерти я впервые услышал по радио его короткую запись, то испытал чувство радости и необыкновенной печали… Как будто я осиротел. Это показатель того, что он значил не только для меня, – для многих друзей.

Наверное, голос с пластинки я дополняю тем, что помню. Для меня и для тех, кто знал Валеру, он все-таки звучит по-другому. Я уверен, что даже пластинка, которая хорошо сделана (огромное спасибо Крыжановскому), не может до конца все передать.

Я хочу сказать, что есть таланты какого-то бесспорно небесного порядка. Вот, скажем, Моцарт прожил трагическую жизнь, умер в нищете, неизвестно где похоронен. Но Моцарт и трагедия – вещи несовместные, потому что это какое-то весело имя, небесный талант. Я хочу сказать, что талант есть дар Божий. У человека нет заслуги в том, что у него большой, крупный, величайший талант. Просто люди такого порядка вносят что-то очень радостное в нашу жизнь.

Когда я узнал, что умер Валера Агафонов, то у меня не было ощущения «Ах, как рано!», «Ох, какой молодой!» и так далее. Вы понимаете, это был талант настолько от Бога, что ему доверяешь во всем. И в смерти тоже. То есть, если он умер – значит, пора. Значит, он свое отпел.

Вот была передача «Пятое колесо», которая мне показалась очень неприятной, потому что журналист явно пытался встроить Агафонова в определенную схему. Время застоя, непризнанный талант, трагедия и прочее. Валера прожил тяжелую жизнь, но она не была трагичной.

Как-то раз Валерий позвонил мне вместе с одним своим другом, и они разговаривали со мной по очереди. И этот друг мне говорит: «Приходи к Валере на день рождения». Я говорю: «Слушай, я только что с ним разговаривал, почему он меня не пригласил сам?» «Он стесняется». Понимаете? Это был талант очевидный для всех, кто с ним встречался, очевидный для него самого. Человек такого дара понимает, очевидно, что он собой представляет. Поэтому ему было как-то неловко.

Он мог, как выяснилось, прийти в гости на два часа раньше. Именитые гости, они приходят позже, они опаздывают. А он вот пришел раньше, потому что от него не убудет. Потому что это такая величина, от которой сколько не отбавляй – не убудет.

И я хочу сказать, что, если говорить о трагедии, – она есть у нас, потому что мы его не дослушали. А вот у него, на мой взгляд, трагедии не было.

Вот Таня, его жена, в интервью сказала, что он постоянно работал. Я понимаю, что, наверное, работал. Но даже слово «работа» к нему не очень подходит, потому что это был талант порядка Моцарта. Он пел всю свою жизнь, он пропел ее. Это надо понимать. Мне кажется, что это был пример счастливой творческой судьбы.

Крыжановский М.: Я приглашаю Анатолия Ивановича Фадеева.

Федин А.И.: Оказывается, волнуются не только выступающие, но и ведущие. Не Фадеев, а Федин. Хотя мы с Мишей знакомы не первый десяток лет, но чувство волнения за все, что здесь происходит, посетило и Мишу.

Мое выступление будет здесь, наверное, самым коротким. Я хочу сказать, что Валера появился как раз в тот критический момент, когда слава русского романса стала затухать. Он сделал очень многое. Мы еще можем дать оценку всему творческому пути и наследию, которое он нам оставил. Я уверен, что апогей его славы еще впереди. Мы еще коснемся величия этого прекрасного человека.

А сейчас я хочу вспомнить 10 сентября 1984 года. Троицкий собор Александро-Невской Лавры. Установлен гроб с телом безвременно ушедшего и мало кому известного прекрасного певца и человека Валерия Агафонова. Сам отец Василий, протодьякон этого прихода, совершает акт прощания, отпевает Валерия Агафонова. Прекрасным могучим, мощным голосом. А затем восточная часть Северного кладбища, на пустынном уголке на площадке ветеранов сцены, около свежевырытой могилы устанавливается гроб. Очень длительными были те минуты прощания.

Мне запомнились очень многие выступления. Но одно выступление меня потрясло. Вышел Петр Константинович Капустин, прекрасно говорил, а потом повернулся к гробу и сказал: «Валера, я обещаю тебе, даю клятву, что через год выйдет твоя пластинка».

Изготовление пластинки – это очень длительный, объемный труд, который не всем известен. После выступления я подошел к Петру Константиновичу: «Ты знаешь, что такое сделать пластинку?!» Он повернулся и ответил: «Она будет».

Сегодня мы обладаем не одной, а тремя пластинками с голосом Валерия Агафонова. Я хочу низко поклониться людям, которые приняли активное участие в этом деле. Это Михаил Крыжановский, это Муза Кадлец, это еще ряд товарищей. И обычно забывают еще об одном человеке. На конверте внизу написано: фотография Сергея Иванова. Этот человек тоже вложил свой труд и приблизил нас к памяти, которую на сегодняшний день мы все чтим.

В конце своего выступления я хотел бы сказать, что был написан романс на слова Гловатского, в котором есть прекрасные строчки, которые как нельзя лучше относятся к Валерию Агафонову: «И все слушать хотел бы тебя, кто твой голос однажды услышал»… Благодарю за внимание.

Крыжановский М.: Я приглашаю на сцену певца и композитора Валерия Кругликова.

Кругликов В.: Сейчас в связи с гласностью очень много можно говорить. Возобновились разговоры об отдельном пути России и философии. Я думаю, что в этой связи наш русский романс, который не имеет аналогов, как наши иконы, наша архитектура. И Агафонов, который, как здесь уже много говорили, в период застоя возродил этот романс. И вся эта безысходность нашего времени, которая до сих пор есть.

Почему так поражает романс в исполнении Агафонова. Я лучше спою … К сорока дням Агафонова. Его смерть для меня тоже была неожиданностью.

В. Кругликов поет романс «Явился ты на миг»

Агафонов не имел конкурентов не потому, что он пел лучше всех – это бесспорно, а потому что он пел как никто до него. И жизнь имел такую, как никто.

Вот я спою вам сейчас романсы на музыку Валерия Агафонова. Они не все, наверное, войдут в его пластинки, потому что записи, говорят, остались не очень качественные. Стихи Сергея Есенина.

В. Кругликов исполняет романс В. Агафонова на стихи С. Есенина
«Ты поила коня»

Валерий Агафонов написал не так много романсов. Я, во всяком случае, знаю четыре. Три из них написаны на слова Николая Гумилева. Один из них, «Орел», вы слышали, когда вошли в этот зал. Я спою два других. У Николая Гумилева это стихотворение называется «Думы».

В. Кругликов исполняет романс В. Агафонова на стихи Н. Гумилева «Думы»

И еще один романс на стихи Гумилева, музыка Валерия Агафонова.

В. Кругликов исполняет романс В. Агафонова на стихи Н. Гумилева «Цветы»

Спасибо за внимание!

Крыжановский М.: Заключительное слово скажет Александра Александровна Пурцеладзе.

Пурцеладзе А. А.:: Для меня есть одна загадка. Может быть, кому-то покажется смешным, что старая дама не может такую загадку разгадать… Очевидно именно с возрастом эта загадка все больше меня мучает.

Когда уходит человек, прекращаются его дела. Его тело – прах, уходит туда, откуда пришло. Душа уходит туда, где ей и надлежит быть. А вот куда девается то, что было составляющим, соединяло воедино дух и тело? Ведь Валера был удивительно веселым и добрым человеком. Любил ерничать. И никто, как он не рассказывал анекдоты. Как он восторгался этими анекдотами! И как он говорил, придя работать: «Сан Санна! Анекдот. Немножко пошлый, – и делал губу. – Можно? Ну, очень смешно. Почему, не понимаю, но очень смешно!» И то, как он это делал, его манеры, эта его веселость, эти удивительно мужские руки… Ведь он такой был хрупкий на вид! И артист во всей своей сущности. Настоящий мужчина, который все в доме мог сделать. И делал!

Знаете, Валера мог не прочитать книжку, но услышать то, что ему о ней рассказали, запомнить абсолютно все. И потом такое сказать о том, что он услышал и узнал, что профессионалы поражались: как это он увидел самое главное?

Куда делись его привязанности? Его симпатии и антипатии? Его ужимки? Все то, что его составляло? Вот это для меня загадка, я не знаю, куда это уходит. Не могу себе представить, что это уходит бесследно!

Мне кажется, что это все остается до тех пор, пока есть мы, те, кто это помнит. То есть, не то что помнит, «помнит» – не то слово. Это с нами все время. Я вот смотрю на его фотографию и думаю: пока есть я, – есть он, со всеми этими своими личностными особенностями. Вот они перешли куда-то в меня. А не станет меня, – будут дочь, внук, мои студенты, которые приходили ко мне домой, слушали Валеру и говорили: «Боже мой! Вот что такое русский романс! Как стыдно за то, что мы делаем на нашем вокале!»

А, кроме того, и это самое главное, еще есть Дашка, которая даже гримасничает так, как гримасничал Валера. Есть Борисов, есть Кругликов. Понимаете? Все это – тоже Валера.

Вот сейчас Борисов играл эту мелодию, а я вспоминала, как Валера хотел играть ее безукоризненно. Как он приходил и говорил: «Сейчас я вам сыграю. По-моему, у меня уже получается. Еще не совсем так, как надо, но…». Тогда я говорила: «Подожди! Ведь мы же хотели поговорить о тексте романса. Почему ты так старательно это разучиваешь?» А он сделал большие глаза, опять сделал губу и сказал: «Ну, а если я не смогу петь? Тогда я буду выступать как гитарист. Я должен быть профессионален».

Понимаете, в нем, конечно, было моцартианство. Конечно, это художник моцартовского склада. Но при этом, он человек, который умел работать. Я тому пока еще живой свидетель.

Вот я и хотела бы, чтобы мы ушли отсюда с ощущением, что мы его в себе уносим. Он с нами остается. Тем более, что сейчас мы еще послушаем его голос. Я хочу сказать, что только благодаря титаническим усилиям Миши Крыжановского уже есть три пластинки. Четвертая вот выходит. Будет еще одна. А к 1991 году, к 50-летию Валеры, выйдет альбом. Такой сборник романсов в его исполнении. И мы с вами встретимся в этом зале. Дай бог, нам всем до этого дожить, чтобы еще и еще раз сказать, как мы его любим, именно в день его 50-летия – 10 марта 1991 года.

Я хочу закончить объявлением. Кто хочет поехать на кладбище, – мы собираемся в два часа под часами у Финляндского вокзала. Или в три часа прямо на Северном кладбище у могилы Валеры.

Не хотелось бы заканчивать вечер на этой ноте. Давайте закончим его на ноте живой. На живом голосе Валерия Агафонова. Послушаем сейчас записи романсов в его исполнении.

Звучит песня А. Галича «Когда я вернусь…» в исполнении Валерия Агафонова